Избыточная жестокость

Софит щелкнул раз, другой, затем замигал и погас. После яркого света прибора подвал, освещенный стандартной лампочкой на шестьдесят ватт, сразу показался темным. Вася, злобно выругавшись, полез осматривать светильник, затем начал перебирать провод питания, подключенный к удлинителю, пытаясь найти предполагаемое место обрыва.

— Потому что говном не надо пользоваться, — умудрено заметил Егоров, крепко сбитый мужчина лет сорока пяти, с покатыми литыми плечами.

— Потому что под ноги смотреть надо! — огрызнулся Вася. — Топчешься, как слон. И вообще, так не делается. Какого хера? Это что, съемки клипа? Камеры бы одной хватило с подсветкой для такого дела. Посмотрел, убедился, рассчитался, свободен.

— Вась, не гони. Клиент хочет, значит хочет. Его дело. Он платит. «Тэ-Зэ» тебе дали, бери мяч и пиздячь. Слышишь, а без этого твоего прожектора нельзя? Вон же еще есть две светилки.

— А тени? Тени тебе кто уберет? — Вася покрутил провод, софит опять защелкал реле и налился светом. Вася осторожно положил провод на пол, вдоль стены, и начал крепить его петли скотчем.

— Под ноги смотри. Вот этот провод еще раз дернешь — переснимать не получится. Сам понимаешь, второго дубля не будет.

Вася был на взводе. Работа ему решительно не нравилась, даже учитывая уровень заказа. Много чего ему доводилось снимать, но от некоторых вещей он старался держаться подальше. Однако, если еще и Хаши попросил, второй раз отказываться было бы совсем нехорошо. Совсем-совсем. Да и деньги тоже нужны. Будь они неладны

Егоров подошел, присел на корточки, рассматривая Васин труд. Больше ни на что в подвале присесть было нельзя — три софита, штатив с камерой, складной рыбацкий столик из алюминиевых труб и натянутого брезента, заваленный оборудованием. Бухта капронового шнура. Полиэтиленовый пакет со свертками внутри, стоящий в углу. Легкая алюминиевая стремянка.

— Слушай, Вась. Я наверх схожу, подстилку какую-нибудь принесу. Еще ждать придется, а жопу плющить и одежду об стены пачкать не хочется. Ты пока ковыряешься, я обернусь, лады? — Вася, держа в зубах моток скотча, в ответ только молча мотнул головой.

Егоров поднялся по узкой лестнице, выводящей в гараж, открыл плотно подогнанную стальную дверь, прошел вдоль стен, стараясь не споткнуться о всякий хлам. Отыскал свернутый пухлый каремат синего цвета. Затем заметил на полке вдоль стены спущенный надувной матрас, с ножным насосом поверх него, захватил и это добро. Осторожно, чтобы не зацепить автомобиль, вернулся назад к лестнице и спустился в подвал, притворив за собой дверь.

В подвале теперь было ослепительно светло, как в операционной. Все три софита горели ровно и устойчиво, побеленные стены отсвечивали алебастром. Вася бродил с экспонометром по углам, изредка посматривая на крюк, вкрученный в потолок.

— Работают лампочки твои, Вась? Ну и заебись. Смотри, что я принес. Заживем сейчас с тобой как короли, — сказал Егоров, сбрасывая на пол каремат и матрас.

— Заживем, только недолго. На часок примерно. Каштылян звонил. Говорит, двинулись.

— Кому звонил? — Егоров напрягся.

— Тебе. Ты свой телефон на столе забыл.

— А нахуя ты его брал?

Вася пожал плечами.

— А нахуя ты его забыл? Смотрю — Каштылян звонит. Я и взял. Может, срочное что–то.

Егоров, досадуя сам на себя, подошел к рыбацкому столику, поднял дешевый одноразовый телефон с монохромным дисплеем, посмотрел на последний вызов. Понажимал кнопки. Поднес к уху.

— Але. Каштылян? Да, передал. Я тебе в другой раз яйца оторву, понял? И жене твоей их передам. Почему? . . .

Потому что не я трубку взял, а ты начинаешь распевать да мне похуй что ты там подумал и кого ты лично знаешь! Хорошо, потом объяснишь, — сбросил звонок и обернулся к Васе.

— Вася. Ты первый раз на такой работе. На похожей был, а именно на такой — нет. Это серьезная работа. Тебя никто здесь за дурачка не держит, пойми. Ты уважаемый человек в своем деле, твой уровень все понимают. Но. Есть правила. Порядок. Каждый за свое отвечает. Я не наступаю на твои провода, ты не хватаешь мою трубу, и не отвечаешь вместо меня на вызовы. Ты это или поймешь, или мне жалко тебя будет.

Вася кивнул и отложил скотч на пол, глядя на Егорова.

— Я понял, Егоров. Не шипи.

— Хорошо. — Егоров вытер вспотевший лоб. — Можно теперь твои лампады выключить, если ты все уже наладил? От них дышать нечем, сука, жарят, чисто гриль. Подвал без вентиляции.

Вася чем-то клацнул, раскаленные спирали софитов остыли до красного и потемнели совсем, подвал снова погрузился в шестидесятиваттную темноту кухонной лампочки. Вася молча крутил откидную панель камеры на штативе, вызывая к жизни то красные, то зеленые огоньки диодов. Егоров зашуршал, затопал по ножному насосу, подсоединенному к надувному матрасу. Некоторое время сосредоточенно качал меха, потом вздохнул сам.

— Вась, ты не дуйся на меня. Если ты глупость делаешь, я должен тебе об этом сказать. Чтобы потом за нее не было плохо тебе и мне. — Егоров опять начал ритмично топтать ногой грушу насоса. — Ты мне не чужой человек. Сам знаешь, сколько мы вместе прошли — и Крым и Рым. Больше не делай так. Пожалуйста.

Вася молчал, настраивая камеру. Затем неожиданно спросил, оглядывая помещение:

— А что за подвал такой под гаражом? Зачем он нужен? Да еще таких размеров и без вентиляции?

— Ты меньше интересуйся, Вася, — ровно сказал Егоров.

— Да ну тебя нахуй, — взорвался Вася. — То не бери, это не спрашивай! Надо было сразу все меню огласить! Я что, напрашивался? Это меня, блядь, упрашивали! И упросили, на мою голову

— Ладно, — Егоров опять вздохнул. — Не для того, что ты подумал. Хозяин кое-что здесь производил. И хранил. Потом вышел на другой уровень бизнеса. А подвал — что подвал? Ну, подвал картошку хранить, например. Хаши про него знает, потому что продукция из этого подвала через него же и шла. Вот и попросил хозяина в счет былых услуг посодействовать. Вытяжка, кстати, тоже была, там где варится химия — всегда есть вытяжка. Только ее отключили и разобрали, чтобы не палиться. Вон в том углу решетка за гипсокартоном. И связь мобильная в подвале есть, заметил? Все, ты доволен?

Егоров наклонился над матрасом, потыкал в него пальцем, проверяя упругость, ловко выдернул канюлю насоса из ниппеля и заткнул заглушкой.

— Валимся, Вася. Не, ну реально, достал ты фыркать на меня. Иди, свою жопу отдохни.

Егоров растянулся на каремате, Вася завозился рядом на матрасе, выбирая удобную позу. Полежали, молча рассматривая потолок. Егоров решил разрядить ситуацию, сменив тему.

— Нервничаешь, Вась, я вижу. Ты спокойней к этому относись. Ты же и не такое снимал, я знаю.

— Снимал — вздохнул Вася. — И такое, и не такое. И как баб трахают, и как мужиков наказывают. Но не наоборот. Не в моих привычках такое снимать. У меня тоже принципы есть. . . .

Зажал меня Хаши, черт албанский. Ему два раза подряд «нет» не говорят. Могут быть последствия.

— Это не «такое», — наставительно сообщил Егоров. — «Такое» для дурного удовольствия снимается, а здесь есть за что наказывать. Причем наказываю здесь я, по доверенности. А ты просто документируешь, и все. Это другое. Обычная работа. Отвлекись от того, что она баба.

— Да тот же конь, только с другими яйцами. То есть, без яиц. Мне просто непонятно — что в голове у подобных людей творится? Ну, прости. Или накажи. И забудь. Тебе же лучше. Нахуя это в свою жизнь тащить?

— У него есть мотивы, — серьезно сказал Егоров. — Можно понять человека. Он ее из деревенского навоза достал, отмыл шампунем. Сиськи ей сделал и нос. Вырядил как лялю. Бриллиантами обвешал. Женился, наконец. Понимаешь — что значит для такого человека жениться? Такие люди обычно на контрольном пакете акций женятся. Или на входе в кабмин. Не просто пообещать, выебать и откупиться потом не задорого наследника небось ждал. Ты думаешь, друзья да партнеры какими глазами на

него смотрели, когда он эту орловскую кобылу выводил, как свою законную супругу? Тоже ведь непросто смотрели. А, главное, доверил ей самое святое, что у таких людей бывает — свои деньги!

Егоров наставительно поднял палец к потолку.

— А кобыла что? Втихую делала аборты, да, с его же финдиректором поебываясь, грабила его причем финдиректора он тоже из навоза достал и отмыл, заметь момент

— Да понимаю я все, — досадливо ответил Вася. — Я вообще не о том. Что я, такого не видел? И классику жанра с паяльником в жопе, и как за яйца подвешивают, пока мошня не оборвется, но там понятно — победа добра над злом и торжество справедливости. А тут — зачем? Чтобы всю жизнь помнить, как тебе рога приставили? Удавил бы суку тихо, да и выбросил ее на помойку, а данный факт из головы. Нет, Егоров. Я думаю, тут дело в другом. Клиент наш точно нездоров. Это избыточная жестокость. В этом весь кайф для клиента.

— Чего? — спросил Егоров, поворачиваясь на каремате к Васе. — Какая жестокость?

— Избыточная. Заметь не «излишняя» или «чрезмерная», потому что речь о мере вообще не идет. Именно в этом смысл для извращенца. Чтобы сумма страданий жертвы превышала сумму его удовольствия. И вот за счет этой дельты он и тащится, понимаешь? То есть, выходит как бы проценты на проценты, удовольствие вторичного перегона. Перегруз вместо музыки

— Вась, тебе дурных книжек поменьше читать надо, — осторожно заметил Егоров. — И побольше спортом заниматься. Какие «проценты на проценты»? Какой «вторичный перегон», ты чо? Серьезный мужик решил с блядующей женой разобраться. Даже в классике такого полным-полно. Отелло, например. Ну, конкретно там он неправ был, но эмоции же! Я ведь тоже читать умею, Вася.

— Егоров, блядь! — Вася досадливо цыкнул. — Ну вот чего ты нелепые примеры приводишь? Отелло с собой покончило от переживаний, а этот собирается до конца жизни наслаждаться. Потому что в голове у него не все в порядке. Сейчас я объясню тебе, что такое избыточная жестокость. Вот представляешь, ты поджигаешь соседу хату, чтобы от нее прикурить. Смысл не в том, что ты прикуришь

— Понятно, что не в том. Смысл в том, чтобы у соседа хата сгорела.

— Нет! Так нормальный человек рассуждает, . . .

который хоть какую-то пользу для себя ищет. Тут можно и хату поджечь. А маньяку и извращенцу важна именно разница по стоимости между хатой и спичкой. Слушай, Егоров, помнишь, я проставлялся за хорошую работу в «Дубке»? С премии?

— Ну?

— Так вот, — Вася хмыкнул. — Что за клиент и чем увлекался. Была у него любимая тема: клеил телку, причем не шлюху. Ну, если просто блядовитая — то да, подходит, но только не проституток. Чаще просто нормальную девку снимал, он серьезный мужик был, с этим делом у него проблем не случалось. Ухаживал сколько положено, что-то дарил. Приводил домой или в номер кстати, не сразу приводил. Терпел. Дожидался нужного дня

— Какого-такого дня?

— Погоди, сейчас поймешь. Упаивал хорошим бухлом в лежку. Надо было — подмешивал что-то. Бывают же и такие бабы, которые лошадь перепьют. Ждал, пока отрубится, иногда делал вид, что сам первым заснул. Потому стягивал с нее трусы, раздвигал ляжки и осеменял.

— И что? Какое же это извращение — бабу осеменить? Нормальный жизненный момент. Может, мужик отцом быть любит. Как Чингизхан. У того, говорят

— Нет, ты дослушай. — Вася оживленно сел на матрасе. — В прямом смысле осеменял. Как корову. Засовывал ей в пизду эту гинекологическую поебень с ручкой, растягивал дырку, доставал шприц такой, с мягким наконечником, загонял ей в цервикс

— «Цервикс» — это что такое? — спросил Егоров.

— Дырка в матке. Ботанику учи. Короче, втыкал ей этот шприц в матку и малафью туда выдавливал. И тащился от этого. Потом стоял над ней, дрочил, затем одевал, как было, будил, ласково говорил «что ж ты так набралась, милая» и отвозил домой. Вот так.

— Ебануться. — сказал Егоров. — А в чем смысл?

— А в чем вообще смысл, если ты извращенец? Смысл во всякой нездоровой хуйне. И больше ни в чем другом. Но еще и в последующей дельте избыточной жестокости.

— Погоди, не вижу «дельты». Так сначала это осеменял, а потом дрочил? Ты порядок действий не путаешь? Чем же он ее осеменял Он что, владелец банка спермы?

Вася захохотал. Смеялся долго и с удовольствием, ворочаясь на своем лежбище. Потом отдышался.

— Нет, не спермы. Просто владелец банка. Группы банков. Егоров, это еще не весь прикол. Сперму он брал у негров на Ломоносова. Тех, что вместо учебы в институте кроссовками и героином торгуют. Покупал специально. Они для него стравливали, сдавали выработку, получали полтинник за удой и валили обратно в общагу. И вот этой малафьей — Вася тоже многозначительно поднял палец к потолку. — Понимаешь? И вел же, гад, календари, сроки подбирал, чтобы подружка в готовности к зачатию по периоду была гинеколог-самоучка. Мичурин.

Егоров смотрел на Васю круглыми глазами, как на марсианина.

— Е-ба-нуть-ся. — раздельно повторил Егоров. — Так, а дальше что? К нему же и предъявы будут. Ну, или баба аборт сделает. За его же счет.

— А он всегда в презервативе. С него спроса нет. Настаивает на аборте — пожалуйста. Все равно результат налицо. Но чаще баба начинает ныть: «Ми-и-илый, я залете-е-ела», — Вася плаксиво скривился. — Ну, если разговор выходит острый, тогда ему еще лучше: не переживай, милая, родишь — поженимся. Кто откажется? У него денег вагон, личный чартер всегда наготове, суп из стволовых клеток вперемешку с икрой. Мечта, сказка! А потом получается эффект можешь себе представить? Как . . .

баба охуевает и пытается чего–то доказать? Прежде всего, сама себе? Да у нее разрыв реальности в голове происходит! Мужик целые спектакли ставил, не ленился.

— У меня слов нет, — помолчав, потрясенно сказал Егоров. — Слушай, наш еще нормальный извращенец. У него хотя бы мотивы есть. Человеческие.

— У нашего точно такие же нечеловеческие мотивы. И заметь, мой негрофил даже без побоев обходился. Никакого насилия. Пальцем не тронул. Никаких побоев, никакого — Вася кивнул на крюк в потолке. — Так, иногда потом демонстративно пощечину отвесит, несильно, и гордо уйдет. А итоги ну, я точно одну знал, которая в окно сиганула. Вместе с приплодом. Остальные — хуй его знает, не следил за судьбами. Вот это и есть избыточная жестокость, Егоров.

Егоров пораженно молчал. Потом выдохнул.

— Во мудак Слушай, а ты там что снимал? Как им в этот церквус шприц пихают?

— В цервикс. Пару раз было. Но, в основном — лица счастливых мамаш в роддоме. Типа, неповторимые моменты начала семейной жизни. В присутствии будущего отца. От этого он особо тащился. Высший пилотаж. Причем по несколько романов одновременно вел. Процесс же небыстрый, результат непредсказуем, а организм адреналина требует постоянно.

— Дааа — протянул Егоров. — Вот же мрази бывают слушай, Вась, не кури здесь. Подвал не проветривается. Дым пластами висеть будет, а Каштылян уже на подходе.

— Так давай поднимемся, перекурим.

Телефон на брезентовом столике тренькнул и запрыгал по поверхности, наигрывая шлягер.

— О, накурились Вась, может, возьмешь трубу?

— Егоров, не подъебывай. Хорош уже.

Егоров довольно хмыкнул, откатился на лопатки, прыжком поднялся с каремата, подошел к столику и взял телефон.

— Да, я. Понял. Загоняйте бусик между домом и теплицей, там дорожка. Гараж занят. С пульта ворота откройте и закройте. Ты в машине остаешься, братья Тырбы пусть козу вниз ведут. В дом не заходить. Сзади через гараж, и вниз по лестнице. Ключи от дверей на том же брелке, что и пульт.

Вася тоже встал с матраса, двинулся к своим софитам.

— Братья-с-Торбы? Хоббиты, что ли? Включать свет?

— Тырбы они, а не «торбы». Не надо пока все включать, изжаримся. Одну дальнюю включи.

— Грузины? Или абхазы? У них там все на «а» заканчивается. Была у меня, Егоров, одна пианистка, училка в музшколе. Капба была ее фамилия. Ох, я тебе скажу, Егоров, где попало такое не найдешь, восточная страсть, горный темперамент я потом ногти грыз, и все хотел ее нового мужа героем своего фильма ужасов сделать, хотя и сам же виноват был не ценил пианистку, пока не проебал дальнюю включать, которая на дверь светит или перекрест?

— Так то на «а» кончается, а то на «у». Тырбу на «у». Румыны они или молдаваны или хуй его поймет, какие цыганы — не разбираюсь. У Хаши работают, но невысоко стоят. Пока типа стажеры под Каштыляном. Вторую лампу включать не надо. Вот так, отлично, чтобы со входа в глаза давало, как в гестапо. О, заебись, все. Только не снимай, пока не скажу.

Вася встал возле штатива, Егоров напротив двери, натягивая на голову черную балаклаву с прорезями для глаз и рта. Постояли молча, прислушиваясь к лестнице.

— Вась?

— А?

— А может, найдем твою Капбу, мужа отпустим в верхнюю тундру, да и будешь с ней в четыре руки играть на пианино?

— Егоров, не шути так. У нее уже двое своих детей и преподавание. — Вася . . .

вышел из-за штатива.

— Вась, перестань. Извини. Напряженный ты, я вижу. Пытаюсь как-то помочь тебе, отвлечь. Неудачно пошутил, согласен. За тебя переживаю. Прости, Вася. Все нормально.

2. 1.

По лестнице затопали, невнятно ругаясь и спотыкаясь на ступеньках. Затем показался Тырбу-младший, рослый и носатый, вытаскивая за плечо женскую фигуру с синим мешком, похожим на школьный, от сменной обуви, на голове. За ними зашел Тырбу-старший, сухой, поменьше брата ростом, но точно такой же чернявый и носатый, подталкивая девушку сзади.

Поставили перед Егоровым, старший потянул мешок на затылке, задирая голову добычи вверх и обтягивая ее лицо синей тканью.

— Авиапочта прибыла. Мешок снимать, начальник? Костыль сказал

— Это чо за хуйня? — удивленно перебил его Егоров. — Где вы ее в таком виде достали?

Девушка стояла босиком, в хлопчатых трусиках с принтом «Kissmos» на лобке, в белой майке со стразами. И с полотняным обувным мешком на голове.

— Где ее штаны, блядь? Где обувь? Она что, в трусах и босиком по улице разгуливала?

— Эй, хорошие вещи были, — сказал, ухмыльнувшись, Тырбу-старший. — Зачем им пропадать? Знаешь что такое «Кавалли»? Что такое «Прада» знаешь? Лицо смотреть будешь? Мешок снимать? Вот, над жопой партак есть, как в ориентировке. Можешь проверить. Она самая.

Тырбу развернул женщину задницей к Егорову и показал татуировку, непонятно зачем приспустив трусики, хотя и так все было прекрасно видно.

— Эта? Или не эта? Все как Каштылян сказал, да. Специально посмотрел на жопу, пизду полапал, бритая, чистая. Эта такая и должна быть. Или что не так, начальник? Назад ее везти? — Тырбу весело заржал. — Другую привезти? Скажи — какую хочешь? — теперь ржал уже и младший Тырбу. — Любую привезу!

Егоров смотрел на братьев, катая желваки.

— Телефон ее где? Не дай бог, вы его тоже забрали со штанами и сюда привезли

— Эй, совсем за дураков считаешь, начальник? Сразу выключили, как сказано было, и карточку вытащили.

— Сразу? — Егоров окаменел.

— Нет. — Тырбу-старший резко утратил веселость. — Как ты велел, в том месте проехали туда, да.

— Хорошо. Идите в автобус. Сидеть там. Ждать. Свет не включать. Музыку не слушать. Не курить.

— А в кулак можно, начальник? — спросил младший Тырбу.

— В кулак можно. Но курить нельзя.

Братья потопали наверх по лестнице.

Девушка стояла ровно, подергивая скованными за спиной руками, и перетаптывая босыми ногами по полу. Вася знал — так себя ведут люди с мешком на голове или повязкой на глазах, боящиеся сделать шаг в неизвестном, непредсказуемом и опасном направлении. Видел он это уже не первый раз.

Егоров подошел к пленнице, потянул за шнурок мешка, несильно затянутый вокруг шеи. От прикосновения пленница вздрогнула. Егоров стянул мешок с головы, девушка тут же зажмурилась от яркого света софита, захлопала глазами, пустила слезу с тушью напополам, попыталась отвернуться, Егоров придержал ее, повернул лицом к свету.

Все верно. Платиновая блондинка с волосами, завитыми внутрь на уровне плеч, сейчас разлохмаченными после пребывания внутри мешка. Носик, действительно, встречался с пластическим хирургом — остренький, точеный и немного вздернутый. Разрез глаз и форма скул, округлый подбородок и широковатая, но легкая челюсть напоминали о песенной Алесе, живущей в Полесья. Веночек бы еще на голову — и хоть на календарь по фольклорным мотивам. Рот девушки был заклеен широким монтажным скотчем, на котором криво было написано «атсасу».

— Юмористы хуевы, — недовольно пробурчал Егоров. — Куда Каштылян смотрит? Совсем бойцы . . .

его распоясались.

Он подцепил ногтем скотч на щеке и сорвал его с лица. Девушка взвыла.

— Тихо, тихо. Бесплатная эпиляция. Чтобы усов не было.

— Суки, — прохрипела девушка, судорожно втягивая воздух ртом в размазанной красной помаде. — Пиздец вам всем скоты ебаные.

— Сука здесь одна — это ты. А мы — кобели. Очень злые, — серьезно сказал Егоров. — Служебные. И кому здесь пиздец, только мы решаем, понятно? Так что, если хочешь что–то заявить — подумай хорошенько, чтобы не сказать такого, о чем жалеть придется.

— Да ты знаешь, кто я такая, пидор?

— Дай-ка угадаю — Егоров закатил глаза вверх, пожевал губу. — Шнеллер Алена Викторовна. В девичестве Барсукова. Двадцать шесть лет. Жена Шнеллера Иосифа Борисовича. Место работы сказать? Адрес домашний сказать? Хотя чего там, тебя же возле адреса и запаковали.

Девица ошеломленно смотрела на него, постигая ситуацию и комбинируя в голове варианты. Потом облизнула быстрым язычком испачканные расплывшейся помадой губы.

— Выкуп значит. Так и думала. Вы Йоське позвоните тогда побыстрее. И дайте мне чем-нибудь прикрыться. И учтите, если меня кто-то пальцем тронет, он вас на краю света найдет.

— Иосиф Борисович сейчас за границей, на международной выставке, — надменно сообщил Егоров. — Связи с ним нет. Тем более, он лично просил не беспокоить. Может быть, ебарю твоему позвонить, Олежке? Олегу Петровичу? Он же поправил свое финансовое положение, верно?

Зрачки девушки, сжатые от яркого света расширились. Она взвизгнула и, неуклюже раскачиваясь из-за скованных за спиной рук, бросилась к лестнице, где ее перехватил Вася. Зацепил за ухоженные платиновые волосы, оттащил в центр подвала.

— Суки! Все равно вам пиздец! За мной знаете, какие люди стоят? — девица попыталась пнуть Егорова ногой, чуть не завалившись на спину, если бы не заботливо поддержавший ее сзади Вася. Егоров легко уклонился, поймал ее за ногу и саданул носком ботинка в промежность. Затем отпустил ногу, сделал шаг вперед и коротко ударил кулаком в солнечное сплетение. Алена, захлебнувшись, согнулась вдвое, но Вася вывернул ее за волосы, поставил ровно на ноги, удерживая за холку. Прямо под крюком. Девушка, задыхаясь, хватала ртом воздух.

— На счет «три» отпусти, — спокойно сказал Егоров, переступая ногами. — Понял? — Вася кивнул. — «Три»!

Вася выпустил волосы девушки и отскочил в сторону, а Егоров опять ударил. Кулаком, по лицу, но уже не тычком, а с плеча, крюком, резко развернувшись массивным корпусом, ударил страшно и мощно, как бьет железнодорожная рельса, торцом упавшая на асфальт.

Алена сделала «козла», высоко подбросив ноги, отлетела к стене, и отскочила от нее обратно, чуть не повалив головой один из софитов. Вася бросился удерживать падающий прибор.

— Блядь, Егоров! Побей здесь еще всю посуду Провода, я же тебя просил!

Алена лежала неподвижной колодой вдоль стены. Вася аккуратно вернул на место стойку софита, присел над девушкой, отбросил ей волосы с лица.

— Заебись. Вся работа пластического хирурга по пизде пошла. Зря только деньги платили. И ты ей глаз выбил, кажется.

Егоров присел рядом.

— Точнее сказать — вбил. «Выбил» — это если оттуда,

а если туда — то «вбил». Учи русский язык, ботаник. Церквусами всякими он меня пугает.

— И это без кастета, — хмыкнул Вася. — А если бы свинчатку?

— Заказ бы провалили. Ладно, хорош любоваться натюрмортами. Забрасывай шнур, крепи концом к трубе, только свободно, чтобы можно было подтянуть, я пока тряпки срежу с . . .

мадам. Остальные светилки включай, и поехали, пора работать.

Вася размотал корд, попытался забросить его на крюк, промахнулся, попробовал еще раз, и, выругавшись, потащил стремянку. Перебросил шнур через проем крюка, один конец увязал с карабином, второй на скользящем ходу прикрепил к огрызку трубы, некогда, видимо, служившей для обогрева бетонной коробки. Подтянул, примерно рассчитывая высоту карабина над полом, после этого затянул конец крепче.

Егоров сноровисто канцелярским бокскаттером срезал с беспамятной Алены остатки одежды. Пересек трусики на обоих бедрах, отбросил в угол, начал распарывать майку.

— А не проще браслеты снять, стащить майку и потом снова кисти застегнуть? — спросил Вася, возясь с кордом возле трубы.

— Не проще, — ответил Егоров, перерезая бретельку лифчика. — Делай свое дело, Вась. Не отвлекайся.

— Так у меня уже все готово. Надо пациентку подвесить и по высоте проверить.

— Помоги тогда.

Вася и Егоров подхватили голую Алену подмышки и потащили, лицом вниз, под крюк, с которого свисал корд с карабином.

— Стой. Давай, доставай сначала эту хуйню из секс-шопа, чтобы на весу не цеплять.

Вася полез в пакеты, прошуршал в них, вытащил телескопическую палку с кожаными петлями на концах и красный кляп в виде шара на ремешках. Пока Егоров возился с кляпом, Вася раздвинул «телескоп» на всю длину, разбросал пинками девушке ноги, продел ступни с педикюром в петли и плотно затянул их на тонких загорелых лодыжках. Егоров приподнял тело за волосы и запястья, Вася защелкнул карабин на соединительном звене наручников.

— Теперь поднимай. Хорошо, еще выше. Еще чуть-чуть. Вот так. Ну, что скажешь?

Оба отошли, оценивая работу. Госпожа Шнеллер, не подавая признаков жизни, висела невысоко над полом, подтянутая за вывернутые руки, укрыв разбитое лицо за свесившимися вниз белыми волосами. Ноги были полусогнуты и, косолапо вывернув розовые ступни в кожаных петлях, покоились на бетонном полу, принимая часть веса тела на себя,

Вася подошел, убрал волосы с лица девушки, собрал их в пучок на макушке.

— Хуйня. Постановкой отдает на километр. Какие-то игрища аматоров. Особенно этот шар во рту. Это же дешевая попса, Егоров. Ты только посмотри на этот шар! Почему он красный? Только поролоновой плетки не хватает. Клоунада, блядь. Клиент будет недоволен. Не заплатит. То есть заплатит, куда он денется, но будет думать, что его наебали.

— Так он же сам так хотел!

— Егоров, клиент обычно сам не знает — чего он хочет. Он думает, что будет так, как в его представлениях чудится. А получается всегда по-другому. Ну и потом претензии. Мое дело понять — что клиент на самом деле хочет, но выразить не может, и сделать так, чтобы он был доволен. Вот, ты на ее позу посмотри. Понимаешь, что когда начнешь работать, она раскачиваться на веревке будет, как маятник? Ты за ней бегать будешь, как кот за бантиком? Логичнее же за одну ногу подвесить, вторую зафиксировать, и сверху засаживать, верно? Хотя — Вася поскреб переносицу, — может, именно такая поза у заказчика ассоциируется с его личным бредом? Хуй его знает. Чужая душа — потемки, тем более — такая душа если ее можно так назвать.

— Так что ты предлагаешь? Давай, рули. Теперь ты главный.

— Вытаскивай этот цирковой шар изо рта к ебеням. Трусы ее давай сюда. Запихнем в рот, я скотчем прихвачу. Если трусов на всю пасть мало будет — кусок майки отрежь. С палкой уже ничего не поделаешь, . . .

другой нет. Без палки нельзя, очухается — брыкаться будет. Сейчас я ей волосы перетяну сзади проволокой, чтобы лицо не закрывали. М-м-м С одной стороны, конечно, зря ты ей ебло разбил

— Зато с другой стороны не разбил, — мрачно проворчал Егоров. — Давай, еще в гринпис на меня пожалуйся. Тинто Брасс доморощенный.

Пошла работа. Трусов вполне хватило, хлопчатобумажный комок занял почти всю полость рта, а отливающую магазинной новизной палку Вася запачкал побелкой и бетонной крошкой, как он сам выразился — «зафактурил». По окончании трудов Вася критически оглядел результат и пожал плечами.

— Ну лучше уже не будет. Но и так ничего, если сравнивать с тем, что было. Давай, доставай свою наградную куклу, я за камеру.

Егоров покопался в пакете и достал оттуда статуэтку золотого цвета, подозрительно напоминающую «оскар». Только фигурка была женского пола, и золотая богиня держала венок не перед собой, а над головой. Телевизионная премия «Вика», которую телеведущая Алена Шнеллер получила не без помощи своего мужа. Судя по всему, этот факт вызывал особые чувства у заказчика, потому что участие «Вики» в представлении было оговорено особо. Подставка статуэтки была свинчена, а нижняя часть для удобства была сведена в тупой конус и обработана напильником. Егоров подошел к девушке сзади и наклонился, начал копаться межу ног.

— Оба-на, — сказал удивленно через пару секунд. — Вася, а чо это у нее с пиздой?

Вася вздохнул, отошел от камеры, нагнулся и всмотрелся. Раздвинул нижние губы пальцами.

— Ну и что такого? Пластика. Эта, как ее лабиопластика. Свежая.

— Чего? — Егоров реально был удивлен. — Что это? И зачем? Секта что ли?

— Егоров, ты реально древний, как паровоз. За модами вообще не следишь. Она же ходит во всякие фитнессы-бассейны, полдня там сидит. Обтягивающие трусики да шортики, чтобы пизда ровно на две дольки делилась. В этих кругах, брат, считается неприличным, если оттуда что-то лишнее выпирает. Дамы засмеют. Наша авдотья — тоже дама высшего света, хоть и из навоза ее достали, зато по ящику показывают. Вот и обрезала себе лишнюю капусту между ног. Эх, Егоров, сколько же мы с тобой дорогостоящей медицинской работы к нулю сводим, душа разрывается от такого свинского отношения к чужому труду. — Вася вздохнул. — Это я тебе как бывший медик говорю. Слушай, давай уже работать, мы так и до утра не закончим. Мне еще монтировать, между прочим.

— День ебанутых открытий какой-то, — пробормотал Егоров, смазывая статуэтку «Вики» лубрикантом. — Пиздец, одни извращенцы вокруг. Как дальше жить? В этом мире еще остались нормальные люди кроме нас с тобой, а, Вась?

2. 2.

Вася оказался прав на все сто. Подвеска была крайне бестолковой, и обморочная женщина раскачивалась при каждой попытке Егорова протолкнуть телевизионную «Вику» поглубже в ее влагалище. Егоров, в мокрой от пота балаклаве, тихо матерился, придерживая жертву то под лобок, то за задницу, натягивая ее на призовую статуэтку. Половина тюбика лубриканта уже была изведена, а дело шло ни шатко, ни валко, телепремия помещалась между ляжками Алены максимум по металлические бедра богини, а дальше упиралась пышными скульптурными формами в зев влагалища бывшей телеведущей.

Обесчещенная фигурка богини победы, блестящая от смазки, бестолково пялилась на злобного Егорова пустыми глазами, держа над головой колючий веночек. Егоров уже изрядно вспотел от трудов, поджариваемый светом софитов. То ли премия была великовата для своей хозяйки, то ли разошлись . . .

швы от недавней лабиопластики, но лубрикант, стекая по гладким ляжкам, мешался со свежей кровью.

Вася же, наоборот, одобрительно гукал со своего места, показывал большой палец, затем снял камеру со штатива и побрел спиной вперед по подвалу в поисках новых ракурсов. Подошел вплотную к коленопреклоненному Егорову и девушке с распяленной задницей, качающейся на веревке в такт движениям Егорова.

— Отлично, Егоров. Вот в этом и есть правда жизни. Вот это — реальный трэш. Угол проникновения смени, чтобы задняя спайка натянулась.

— Чего? Какой угол? Чего натягивать? Ты кончай уже меня медициной пугать, санинструктор.

— Вот так. — Вася показал. — Чтоб перемычка между пиздой и жопой выпячивалась, когда ты награду проталкиваешь. А здесь чтобы шкурка натягивалась. Эх, Егоров был бы настоящий «оскар» вместо этой игрушки — сняли бы вообще хит! Какую-нибудь из голливудских сучек выебать ее же «оскаром». На красной дорожке! В окружении аплодирующих киноакадемиков! Понимаешь, это же дикий сюр, это символизм! Это — высокое искусство! Вот, кстати, в чем проблема отечественной киноиндустрии — идеи хорошие рождаются, а возможностей для воплощения нет блядь, надо было мне «стедикам» брать. Это я лопухнулся. Хотя, если бы ты сразу сюжет мне разъяснил, а не темнил по углам «приедешь-узнаешь» Слушай, но дальше так дело не пойдет. — Вася опустил камеру.

— А что не так? — Егоров поднял на лоб пропотевшую балаклаву, оставив золотую статуэтку в окровавленной промежности девушки, и посмотрел на Васю.

— Чего она висит как дохлая? Это же несерьезно. «Я не верю» — скажет зритель, и он будет прав. Может ты перестарался со своим копытом? Такое даже в обмороке почувствовать можно. — Вася кивнул на статуэтку. — Может, она реально уже отъехала?

— Нет, я проверял на шее. Бьется.

— Тогда пусть просыпается. Заодно ногами в пол упрется, можно будет выше карабин подтянуть. Ерунда уже пошла, трехсотая серия «Санта–Барбары». Ты как будто антропометрические замеры производишь. Где чувства, где эмоции? Почему наша звезда молчит?

Егоров хмыкнул, обошел подвешенную девушку с торчащим между ног золотым венком статуэтки, и потрепал ее по щеке.

— Есть кто дома? Эй Ну, ладно. Извините, мадам, нюхательных солей в дому не держим. Вася, пиши.

Егоров дождался, пока Вася отойдет и возьмет панораму, затем ухватил средний палец на правой кисти Алены и резко, с хрустом, переломил его в суставе в обратную сторону. Тело девушки содрогнулось, как после удара током. Она замычала сквозь хлопок трусов во рту и скотч поверх него, несколько раз судорожно прочертила ногами, соединенными палкой, по бетону и попыталась опереться коленями об пол. Натянутая веревка не давала это сделать, выворачивая в плечи в суставах. Егоров подхватил девушку под живот и приподнял ее, помогая встать на ноги.

— Вася, стоп. Подтяни корд. — Егоров сел на корточки напротив лица Барсуковой, взял ее за округлый подбородок. — Але, Хьюстон! Как слышите? Требуется ваша помощь. Шнеллер! На меня посмотри!

Алена что-то промычала из-под слоев липкой ленты, дергая спиной и сопя сломанным носом.

— Э, да ты почти все шоу пропустила, тоже мне, телеведущая. — Егоров улыбнулся. — Так не пойдет. Это не дело — мы трудимся, а ты отдыхаешь. Сегодня же твои именины, так что надо и тебе поучаствовать. Кто у нас тут телезвезда? Кого из нас награждают? Слышишь меня эй?

Алена, почувствовав за спиной слабину корда, отмотанного Васей, попыталась разогнуться, но снова скрючилась, подтянутая . . .

вверх за наручники. Попытка дернуть ногами привела к глухому вою из-за боли в вывернутых плечах.

— Вот так и стой, умница. Вася, что дальше?

Вася соединил пальцы левой руки в колечко и просунул туда палец. Егоров задумался, потом покачал головой.

— Слушай, думаю, не получится. Эта кукла даже в манду ей еле помещается.

Вася трагически развел руки и закатил глаза.

— Ладно. Тогда ставь свою камеру на прицел и иди сюда. За голову подержишь.

Егоров опять натянул балаклаву на лицо и наступил ногой на палку-"телескоп», фиксирующую ноги женщины. Вытащил из разваленной вагины фигурку «Вики», сточенную к ногам статуэтки фрезой и напильником в грубый металлический конус. Вылил остатки лубриканта на ягодицы Алены, растер, вжимая смазку в промежность, часть щедро принес в жертву богине телевизионной победы, извозив ее в геле чуть ли не до венка.

Вася перенес штатив с камерой поближе, выставил кадр и тоже натянул на лицо шапочку-маску. Затем подошел, пригнул голову Алены ниже к полу, вызвав очередное мычание сквозь кляп, просунул платиновую голову себе между ног, поерзал, плотно стиснул ее между бедер, и поднял маленький дистанционный пульт камеры.

— Поехали, Егоров. Сейчас развальцуем предварительно, а потом я отдельно планы поснимаю. Только локтем правым от камеры не закрывай. Со стороны пихай и посматривай. Включаю.

Егоров наклонился между раздвинутых ягодиц, пристроил «Вику» к обесцвеченной дырочке ануса и надавил. Алена вздрогнула и заегозила по полу ногами, дергая палкой. Затем забилась и заорала сквозь скотч так, что по телу прошла дрожь. От вибрации задушенного крика Васе показалось, будто он сидит на заведенном мотоцикле, а не на спине девушки. Вася крепко сжал ноги, удерживая сотрясающееся тело. Егоров сокрушенно покачал головой, вытащил «Вику» наружу, осмотрел ее, затем приложился еще раз, напрягая руки. «Ха!» — сказал Егоров. — «Опа!»

Васю подбросило. Корд забился, как леска донки, которую хватанул сом, хозяин омута, несколько раз натянулся струной, затем из-под подмышек Алены раздался хруст, и бывшая звезда эфира безвольно обвисла на шнуре, вывернув руки почти под прямым углом.

— Аж по колени кукла вошла, даже дальше, — довольно сказал Егоров. — Лиха беда начало. Щас еще и по сиськи затолкаем. Давай, делай свои крупные планы. Тарантина.

Вася поднялся с девушки, отпустив ее голову, и пошел за камерой. Работать. Черная муза парила над ним, роняя алые капли с вороных крыльев.

— Опять труп снимаем, — заметил Вася через полчаса. — «Туда-сюда-обратно». Никакой интриги.

— Вася, не пизди. — сквозь зубы огрызнулся Егоров. — Я же говорил тебе, это не порно снимать. Затолкали все, что положено, куда положено. И так уже план перевыполнен. Она три раза очухивалась, и исполняла как надо, со страстными танцами и трогательным пением. Большего и не требуется. Вас, творцов, иногда за лямки придерживать надо, вообще у вас крышу рвет, дай вам волю — так вы наснимаете, бля. Правильно вас Сталин расстреливал и на полки ложил ваше кино, мейерхольдов ебаных — Егоров стащил с головы балаклаву и вытер распаренное, как после сауны лицо, и мокрые волосы ежиком. — Я что, виноват, что у нее нервы слабые? Ты, кстати, последнее ее выступление нормально снял? Когда я кляп вытащил?

— Нормально? Я чуть не оглох, бля. Предупреждать надо, Егоров. Что у нас дальше в программе? А то у нее на дубли скоро целых пальцев не останется. Ты бы экономил на пальцах, что ли. На тебя . . .

не напасешься.

— На ногах еще есть, не ссы. Дальше у нас финальный монолог. — Егоров уперся рукой в левую ягодицу Барсуковой-Шнеллер и с мокрым звуком выдернул из ее заднего прохода усталую богиню телевизионной победы, всю в смазке и крови. Осмотрел результаты, перевел взгляд на Васю.

— Собственно, обязательная программа закончена. Теперь может быть произвольная. Если хочешь, конечно. Ты как, Вась? — Егоров испытывающе посмотрел на напарника.

Вася взглянул на зияющие щели, в пятнах и потеках подсыхающей крови и смазки, больше ассоциировавшиеся с военно-полевым госпиталем и полостными ранениями, чем с постельными утехами, содрогнулся и покачал головой.

— Нет, я пас. После такого награждения во все дырки Братьям Тырбам предложи. Самый раз для них. Я же вижу — они ценители такой хуйни.

— Тырбам баб из телевизора по статусу ебать не положено. Пусть на окружной к шалавам сватаются. Тем более, у них сегодня в любом случае будет вечер любви. — Егоров криво ухмльнулся. — Ладно, отстегивай карабин.

Тело влажно шлепнулось на пол. Завозилось, дергая палку, распяливающую ноги и пожимая смуглыми плечами ровного загара, без полосок от купальника, елозя по полу лицом.

— Раком встань! — рявкнул Егоров. — Быстро, бля! Последний шанс тебе даю!

Женщина попыталась приподняться, дергая скованными за спиной руками. Затем, с третьей попытки ей это удалось, она уперлась коленями и головой в бетонный пол и замерла, сжимая и разжимая за спиной посиневшие пальцы рук.

Егоров положил девушке руку на загривок,

и успокаивающе, как собаку потрепал ее по холке: «тихо, тихо». Кажется, даже почесал за ухом. Расстегнул петли на лодыжках, снял и отбросил «телескоп» в угол. Алена тут же попыталась повалиться на бок, но Егоров решительно придал ей изначальное положение, и, надавив между лопаток, прижал модельной грудью к полу. Выждал, пока девушка успокоится. Затем поднялся, взял с брезента столика толстый черный офисный маркер, сковырнул с него колпачок и присел возле задницы Алены.

— Так. Я, конечно, не художник — Егоров задумался, потом провел по ягодице Алены черную линию.

При первом же прикосновении маркера к ягодице, девушка от страха взвизгнула, выламывая локти, проехалась лбом по бетону и, суча ногами, извиваясь как гусеница, поползла в угол подвала. Егоров в два шага догнал ее, ловко подхватил снизу под выскобленный лобок, приподнял и вернул на место.

— Жопу выпяти, коза. Не ссы, это просто фломастер. Он не кусается. Шуганная ты вся уже, девочка, пальцем тронуть нельзя. Ты гляди, откуда и силы–то взялись?

Егоров, придерживая Алену за таз, аккуратно вывел у нее маркером на заду непонятное слово «кваша» — «кв» уместилось на одной ягодице, «ша» на другой. Средняя буква «А» заключала в свой верхний треугольник зияющее отверстие заднего прохода, а ножки буквы сползали по обе стороны окровавленного влагалища к светлым морщинкам в дорогом загаре, отделявшим упругие ягодицы от глянцевых бедер. Получилось «квАша».

— Что это за «кваша», Егоров? — спросил Вася, не отрываясь от камеры.

— Не «что», а «кто». Она знает кто. Знакомый один. Возьми крупный план. — Егоров, подумав, дорисовал маркером на правой ягодице девушки корявое черное сердечко, пробитое стрелой. Отошел, полюбовался работой. — Красавица, посмотри сюда, в камеру Вась, отведи план немного, чтобы вся целиком поместилась. Слышишь, сука, голову к камере поверни. Нет, не той стороной, другой. Целой половиной ебальника поверни. Смотри в камеру. Жопой не дергай, стой ровно. Не, ну ты посмотри Вась, у нее . . .

работа в камеру смотреть, так она и этого не может. Понабирают, блядь, на телевидение по блату кого попало О! Вот так стой. Можешь что-то сказать. Подумай что сказать, это для тебя жизненно важно. Вася, включи микрофон.

— Йоська, — сказала невнятно Алена, пришлепывая запекшимися губами. — Это все неправда. Меня подставили. Это все пидор этот виноват. Я тебе все объясню, когда увидимся. Йоська, прости. Он меня обманул, я только тебя одного люблю и всегда любила

— Чо там, Вася?

— Плохо. Губами плямкает, хуй разберешь. Давай еще раз. Как новости читаешь. Правительственные. Старайся, это для тебя сейчас самое важное выступление.

Шнеллер, в девичестве Барсукова, послушно повторила, добавив пару эпитетов по адресу «пидора», старательно раскрывая разбитый рот и двигая прокушенным языком. Подсохшая губа, судя по всему, треснула от усердия, потому что на пол упало несколько темных капель. Вася дослушал, снял наушники и одобрительно поднял вверх большой палец.

— Выпяти жопу. Там на ней послание начертано, твоему Йоське. Надо чтобы четко было видно, — девушка испуганно и послушно уперлась лбом в пол, подтянула колени и выставила попу повыше. — Хорошо, вот так. Еще выше. Замри. Вася, снимай.

Егоров отошел на пару шагов, примерился, и, после короткой пробежки, «пыром» ботинка, как по мячу пробил прямо в середину выставленной промежности, в центр заглавной буквы «А». Алену подбросило и отнесло вперед, чуть ли не через голову. Истошный визг заполнил подвал, Вася ошеломленно замотал головой и заткнул уши. Секунд на тридцать. Постепенно визг перешел в скулеж, а потом в какое–то урчание. Алена свернулась в углу, поджав голые, ободранные о бетон колени чуть ли не до самого подбородка.

— Гол, блядь. — сказал Вася, убирая руки от ушей. — В самую девятку. Заквасил, марадона, еби его мать. Или"заквашил»? Как правильно, Егоров? Трибуны зашлись в восторге. Это тоже в заказе было прописано?

— Вась, не пизди, ну сколько можно просить? Ты звук выключил?

Вася засуетился, нажимая кнопки на камере.

— Я потом в редакторе уберу

— Клиент желал без редактора. Прямой типа эфир. Слушай, я заебался напоминать ну что, записную книжку тебе подарить на день рождения?

Вася вдохнул и патетически поднял глаза к потолку.

— Егоров. Не будь наивен. В этом мире все «без редактора», делается на хорошем редакторе. Ты сам никогда не знаешь — что у тебя в жизни отредактировано, а что нет. Поверь профессионалу. Что у нас там дальше по списку?

— Самое длинное позади, самое трудное впереди, как говорили арабские мудрецы, — задумчиво проговорил Егоров сквозь отверстие балаклавы. — Вась, ты готов? Технически и морально? Общий план возьми. На точку.

Вася кивнул, прильнув к видоискателю. Егоров поправил балаклаву, взял Алену за ноги и протащил ее по бетонному полу под крюк. Девушка тут же свернулась клубком, еле слышно подвывая. Егоров выдернул капроновый корд из крюка, лязгнув металлом карабина, отбросил его в угол, чтобы тот не маячил в кадре. Затем покопался в свалке на столике, достал полупрозрачный целлофановый пакет и эластичный бинт.

— Вася, мотор.

Егоров подошел к девушке, перевернул ее лицом вверх, рывком за ноги вытянул тело, придав ему ровное положение, придавил коленом грудь и натянул на голову пакет. Расправил его, дернув за края. Затем, забросив жгут за затылок, быстро перехватил пакет у горла эластичным бинтом в несколько оборотов. Пакет на голове тут же начал пульсировать, сминаясь и расправляясь, окрасился изнутри красным, . . .

напоминая какое-то подводное животное.

Закончив, Егоров встал и отошел камере.

— Теперь держи ее в кадре.

Пакет захрустел все чаще и чаще, облепляя лицо и вминаясь в полость рта. Алена завозилась на полу, пытаясь высвободить скованные руки. Затем замерла и вытянулась в струну.

— Что, и все? — спросил Вася, отрываясь от камеры.

— Куда там — сказал Егоров — и недоговорил.

Тело на бетонном полу как будто взорвалось, крутясь по оси вокруг своего крестца и молотя босыми стопами по полу. Выгибаясь на пятках и затылке, как в столбняке, пытаясь вырывать из-за спины собственные руки, то по одну сторону тела, по то другую. Поползло, сгибаясь, в угол подвала. Стройные загорелые ноги метались, как поршни, выплясывая танец смерти. Затем тело госпожи Шнеллер-Барсуковой, бывшей жены владельца заводов, газет, пароходов остановилось и замерло, упершись головой в побеленную стену.

Вася, оторвавшись от камеры, заворожено смотрел на пальцы ног с педикюром, которые судорожно сжимались и разжимались, словно пытаясь сжать стопу в кулак. Затем пальцы растопырились и замерли.

— Теперь все?

— Нет, — сказал Егоров, — Не все. Совсем не все. На пакет смотри. Видишь, дергается? Еще пару раз будет. А, может, и больше. Эх ты, медицина цервикус пластика пизды а простых вещей не видел. И держи ее в кадре, блядь, тут что тебе, зоопарк? В камеру смотри. Сейчас еще будет. На все деньги.

Тело Алены пару раз вздрогнуло, напряглось, и опять выгнулось в сумасшедшем желании дышать. Девушка вывернулась через себя, напряглась, покатилась по подвалу, перехлестывая ногами почти за голову. Затем запрыгала, как форель на перекатах. А потом, в отчаянной судороге, вырвав с кожей кровавую перчатку ладони из захвата правого кольца наручника, содрала обломками маникюра с лица целлофановый окровавленный пакет. Вдохнула с каким-то лошадиным храпом и ржанием.

— Вася, бля, держи ее! — заорал Егоров, бросившись к девушке. — Ах, ты ж, еб твою мать!

Вася метнулся из-за камеры, чуть не завалив штатив, заметался по подвалу. Егоров удерживал своим весом на полу тело, бьющееся, как большая рыба.

— Что делать, Егоров?

— Руку ей назад заведи! — рявкнул Егоров, уклоняясь от ногтей женщины, беспорядочно полосовавших его лицо, и прижимая ее корпусом к полу. — Захват сделай и к браслету кисть подведи. Блядь, да не стой как елка!

Егорова кидало на девушке, как ковбоя на мустанге, он получил два раза в глаз, затем раз по зубам, потерял клок волос из головы. Бывшая Барсукова упрямо не хотела становиться бывшей на этом свете, и металась по полу как зверь, инстинктивно рвущийся из смертельной ловушки.

Вася с третьей попытки поймал кисть Алены, резко рванул руку на себя, выдергивая в локтевом суставе. Егоров, с лицом в крови — уже непонятно чьей, поймал вторую руку, подвел с усилием к наручникам и защелкнул запор. Встал, выдохнул, со злобой пнул пленницу в бок, ломая ребра, и встряхнул скованные за спиной руки — хлестко, как кнутом, ментовским приемом, сжимая захват колец до упора. Затем попятился от тела.

Девушка лежала лицом вниз, дергая скованными руками, суча ногами, и храпя как загнанная лошадь, втягивая драгоценный воздух.

— Это пиздец, Вася. Это просто пиздец. — Егорова почти трясло. — Я этого старого черта Каштыляна убью нахуй! Кто так фиксирует, блядь? Старый же мусор, битый-перебитый! — Егоров провел рукой по лицу, рассмотрел пальцы в крови. — А этой суке я сейчас клитор плоскогубцами вырву! С . . .

сосками! И сожрать заставлю! Тварь ебаная. Где эта хуйня, которой ты концы обжимал?. .

Вася был бледен и холоден, как упырь.

— За что же ты ей клитор вырвешь? — медленно сказал Вася. — Она просто жить хочет. Как все. Ее тоже можно понять. Бьется, как умеет. Избыточная жестокость, Егоров. Ты же сам говорил, что это работа. Просто работа. Все мозги мне проебал своей работой. А сейчас — ты кто? Егоров, что ты делаешь? Ты уже удовольствие получаешь, да? Ты что уже, тоже шнеллер? Блядь, да тебя просто поцарапали. Тебя девка поцарапала. Давай, зеленкой обработаю, чтобы ты не помер.

Егоров наклонился вперед, уперся ладонями в колени и сипло отдышался, смешивая свое лихорадочное дыхание с хрипом лежавшей на полу девушки.

— А я же тебе говорил — давай браслеты перестегнем. Помнишь? За что же ты ей клитор вырывать собрался? За то, что Каштылян старый мудак, а ты самоуверенное хуйло? Не дам я тебе плоскогубцы. Иди, в гараже ищи, если хочешь.

— Все, Вася. Хватит. — Егоров сплюнул кровью на пол. — Хватит. Нахуй эту философию. Пакет другой давай.

— Какой?

— Любой. Какой есть.

Вася осмотрел подвал, затем вытряхнул вещи из пластикового пакета с логотипом маркета «Домовод», стоявшего у стены, протянул Егорову.

— Вот. Жгута только больше нет.

— У тебя скотч есть.

Вася начал рыться на столике, Егоров рассматривал пакет, разминая его в руках. Алена судорожно хрипела на полу и скребла педикюром по бетону.

— Нет, Вася, такой пакет не пойдет. Надо такой же, как был. Иначе клиент будет в непонятке — что это за переодевание по ходу пьесы? — Егоров тяжело посмотрел на Васю, зубами отдиравшего ленту скотча от катушки. Задумался. Помолчал. Вздохнул.

— Слушай а если я ей сейчас все быстро сделаю. И не больно. Секунда. Только хрустнет. Миг один. Между прошлым и будущим. И все, конец. А потом мы старый дырявый пакет перевернем другой стороной на лицо и отснимем? Про твою «избыточную жестокость» — согласен. Два раза за одно и то же не вешают. Я не шнеллер. Спасибо, что напомнил. Ты тогда сможешь свой монтаж сделать? Так, чтобы чисто было, и клиент остался доволен?

Вася, со скотчем в зубах, подумал секунду и молча кивнул.

— Точно?

Вася выпустил из зубов скотч.

— Слово даю. Делай, Егоров.

Ну что, все уже? — спросил Вася.

— Да что ты как тот осел из «Шрека», — с досадой спросил Егоров. — «Все уже, все уже» Все, все десять минут на камеру прошло, подтверждение готово. Выключай. Сейчас браслеты сниму.

Егоров перевернул тело лицом вниз, из разорванного на затылке пакета торчали платиновые мокрые волосы. Егоров ткнул в замок ключом и отстегнул наручники с посиневших кистей с розовым маникюром, руки тут же безвольно повалились по обе стороны от тела. Затем пошел к столику, звонить наверх.

— А пакет? — спросил Вася.

— Что пакет? — оторопело переспросил Егоров.

— Снять наверное надо? Наручники и пакет

— Тебе этот пакет сильно нужен? В магазин ходить? Так он же порванный, Вася. Ну, если хочешь, бери. Только помой сначала. — Егоров вздохнул. — Вася, у тебя все в порядке с головой? Слушай, не пугай меня. На наручниках номер. А пакет пусть будет. Лучше еще один поверх натяни, чтобы она кровью бусик не испачкала. Избыточно. Вон тот, с «Домоводом» подойдет. И коньяку ебни. Фляжка в сумке. Это приказ, считай. Двести грамм . . .

чтобы всосал.

— Жалко бабу. Хорошая была, — сказал Вася, отдышавшись от коньяка и шурша пакетом. — Алена Шнеллер. Вот тебе и шнеллер, шпрехен зи дойч. Двадцать шесть лет — и уже добежала до финиша. А могла бы трактористу детей рожать.

— Хуйни не пори, Вася. Кого ты жалеешь? У нас в роте сколько до двадцати хотя бы «добежало»? А ведь по островам не катались, икру ложками не жрали. До обеда не спали. У семьи не крысили. Бриллианты только в музее видели. Пеструхина помнишь, Игоря? Как он руку при отходе потерял — помнишь?

Вася молча кивнул головой

— Я на том свете перед ним на колени встану, и руку эту оторванную ему поцелую. А подружка его тоже шнеллер–шнеллер, быстро жить хотела. Что она ему сказала? Игорьку одной руки хватило, чтобы в рот себе выстрелить. Заметь, не ей. — Егоров злобно сплюнул на пол. — Хотя надо было. Сколько ему было? Тоже двадцать шесть? Только он меньше этой прожил. — Егоров кивнул в сторону тела. — Потому что последние два года и не жил, а выл. У этой еще неплохие расклады получились. Относительно прочих.

Опять по лестнице затопали «братья-из-торбы», зашли в подвал, с интересом осматриваясь.

— Брать уже что ли?

— Брать. — неприязненно сказал Егоров.

Младший Тырбу схватил труп за ноги, потащил к лестнице. Пакет зашипел по бетону. Начал втаскивать наверх. Старший сперва шел рядом, заложив руки за спину, затем оглянулся на Егорова, подхватил тело за обе руки, приподнял. Опрокинутая за спину голова в пакете глухо ударилась о ступеньку.

— Выше поднимите! Не рояль несете, — крикнул вслед Егоров. И потом, после паузы, когда Тырбу с телом скрылись за изгибом лестницы, уже тише. — Вот мудаки! А ты не жалей особо. И насчет твоей «избыточной жестокости» я тебе вот что скажу. Как ты эту дельту измеришь, если она в душе? У тебя специальная линейка есть? Ты человеку хуйню сделал, сам даже не заметил, а у него конец света, весь мир рухнул. Как ты страдания или удовольствие измеришь? Может у этого твоего негрофила девка родила, поплакала над черненьким, а теперь ребенок для нее смысл всей жизни? Так что гавно твоя математика, Вася. Каждому свое, Вася, каждому свое. А эта считай, что ее на бытовой войне убило осколком. Кстати, насчет «своего» — что здесь твое?

Вася выразительно обвел подвал рукой.

— Нет, Вась, не вообще за тобой числится, а лично твое. Не арендованное.

— Камера, штатив. По мелочам еще. Зачем было остальное брать — не понимаю. Там чистого видео минут на двадцать таскать только туда-сюда.

— Свое сворачивай, остальное оставь. Бойцы уберут и вернут на место, как положено. Давай, занимайся, коньяк допей. Я за погрузкой прослежу и поощрения выдам личному составу.

Егоров поднялся в гараж, через заднюю дверь вышел во двор, как раз когда «братья-Торбы» запихивали тело в багажный отсек микроавтобуса, сгибая ноги и укладывая руки. Протиснулся вдоль бусика, подошел, посмотрел как уложили — голый, свернувшийся эмбрион-переросток с окровавленной плацентой пакета на голове. Только силиконовая грудь явно не от эмбриона, и длинные загорелые ноги, с трудом поместившиеся в багажник, с ободранными коленями, поджатыми к пакету.

— А задом заехать было слабо? Чтобы подсветкой багажника наружу, на улицу не маячить? Раз уж вы без подсветки не можете. Надо непременно передом заехать, как на заправку? А потом задним . . .

будете выезжать по газону?

Трудящиеся остановились и с недоумением посмотрели на Егорова. Старший Тырбу откашлялся, и вытер руки об олимпийку.

— Так здесь все равно почти никто по улице не ездит, начальник. И забор высокий.

— Влад, подойди.

Старший Тырбу подошел, стал напротив Егорова, свесив мосластые руки.

— Да чо, начальник? Все нормально. Заканчиваем уже

Егоров, практически без замаха, врезал ему в лицо. Тырбу-старший сделал два шага назад, зажимая разбитый нос, и сел в багажник микроавтобуса, прямо поверх уложенного трупа.

— Понял за что? — жестко спросил Егоров.

Тырбу, хлюпая носом, и роняя капли, закивал головой.

— Понял, начальник, — сказал глухо, из-под ладоней, выбираясь из багажника. — Еще внизу понял, когда ты посмотрел. Прости дурака. Мы собрали все уже, и в кулек сложили. Штанишки ее и туфли. Все отдадим, мамкой клянусь.

— Хорошо. Иди сюда.

Старший Тырбу, прикрывая руками лицо, осторожно подошел к Егорову.

— Руки опусти. Хули ты прячешься? Вот это тебе «Прада».

Егоров молниеносно засадил с правой руки в одно ухо. Влад Тырбу повалился на борт микроавтобуса.

— Вот это тебе, блядь, «Кавалли».

Засадил в другое ухо, от души.

— Вам мало платят, суки, что вы мародерствуете?

Тырбу упал на землю, прикрывая голову руками. Егоров нагнулся, вздернул его лицом вверх за черные волосы, завязанные на затылке в хвост.

Младший Тырбу, оправляясь от оцепенения, двинулся вперед. «Плека!» — заорал с земли старший, и младший Йон Тырбу остановился, как вкопанный.

— Теперь, говна кусок, спроси у меня, знаю ли я что такое женский «брегет», шесть каратов бриллиантов. И я тебе поясню что такое «беретта — девяносто два». Да не тебе одному, а всему твоему выблядству, которое в Кицмани на деньги Хаши существует. Ты меня понял, знаток высокой моды, любитель прады и кавалли? И это только если тебе повезет, потому что иначе Хаши тебе пояснит что такое этилированный бензин в покрышках до горла. Вставай, говно, — Егоров отпустил Влада и отошел. — Что вы еще взяли?

Старший брат, стоя на четвереньках, оглянулся на младшего, затем перевел взгляд снова на Егорова.

— Цепочка. Браслетик. Часы эти, маленькие совсем. Больше ничего не трогали. Все соберем, сейчас отдадим. Да, телефон, я же уже говорил

— Телефон? — Егоров зарычал страшно, как ротвейлер перед прыжком. Тырбу пополз от него на четвереньках. Егоров сделал несколько вдохов, успокоился.

— Я это даже в руки не возьму, мудила. Теперь слушай и запоминай. Весь металл, который остался на теле — снять. Пирсинг тоже. Будете мост переезжать — выбросить. Не в кульке, а по одной вещи в воду бросать. Только не вздумайте, долбоебы, на мосту останавливаться. Проедете за мост, остановитесь и собственными ногами вернетесь. С одеждой делать так, как я сказал. Проверять надо будет?

— Мамкой клянусь. Детками клянусь, — сказал старший Тырбу, размазывая кровь по лицу и сопя кровью. Младший Тырбу тоже закивал головой. — Бес попутал. Золото любим, так у нас заведено в народе. Ты Хаши не говори, ноги тебе целовать буду. Раб твой буду. Все выбросим в речку, скажешь — сам туда прыгну. Хаши только не говори. Брат мой ни при чем. Гвоздями христовыми клянусь

— А если ты наебал меня с телефоном если ты хоть раз включал его. — Влад отчаянно замотал головой и начал креститься.

Егоров смотрел на «бойца» жестяными глазами. Потом перевел взгляд на Каштыляна.

— А ты, пидор старый, посмотри сюда. — Егоров показал свежие царапины на своем . . .

лице и шее. — Понимаешь, что это значит? Это значит что ты, ментяра заслуженный, браслеты так застегнул, что их баба сняла. — Егоров достал из кармана наручники и швырнул Каштыляну, тот еле поймал их. — А что это еще значит? Пояснять надо? Бывшему оперативнику? Криминалисту?

Седоватый Каштылян, глядя в землю, кашлянул и отрицательно покачал головой.

— Ножовка есть? Если нет — то похуй. Ножом отпилишь. Ножом, топором, кредитной карточкой, на которую тебе за такую говенную работу неплохо капает. Мне до одного места, чем ты отпилишь. Зубами отгрызешь. Обе, правую и левую. Я не знаю, какой рукой она меня цапнула и что там под ногтями оставила. И знать не хочу. Но. После того как Тырбу снимут с них кольца. И выбросят. Подчеркиваю — выбросят. И чтобы зарыл не ближе километра от тела. И засыпать порошком кисти дважды. — Егоров вздохнул. — Блядь, стареешь ты, Костыль, а смена у тебя еще хуже растет. Телефон он точно выключил, и не включал больше? Фотки посмотреть, или в тетрис поиграться?

— Запястья у нее были тонкие, — угрюмо пробурчал Каштылян. — Сам не знаю, как так получилось. В жизни такого не было. День неудачный, все через жопу. Телефон не включал. За это не бойся.

— За это вам бояться надо. До поноса. И еще. Я слышал, как мелкий Тырбу интересовался на что силиконовые импланты в сиськи похожи. Посмотреть хотел. Ботаник юный, с мясным уклоном. Все ему в мире интересно. Узнаю — убью. Покажу ему, на что его яйца без кожуры похожи. Пусть в интернете картинки смотрит, раз такой любознательный. Проследишь. Лично. Понял? Хватит работу и хобби путать. И учти, ты меня сильно расстроил. Не усугубляй.

— Понял все.

— Светилки в подвале собрать. — Егоров обернулся к Тырбу. — Шнуры и переходники. Отвезти, оставить там, где я сказал. Потом вернуться порожняком — я сказал вернуться! второй ходкой, а не экономить на бензине! — отпидорасить подвал с тряпкой. Три раза. Стены тоже. Перебелить. Открыть на просушку. Крюк вывинтить, дырку заделать. Хозяин вернется через три недели. Чтобы было все понятно, чтобы как было?

— Да да — вразнобой отозвалась команда.

Егоров двинулся обратно, ко входу в гараж. Затем остановился, развернулся, и ткнул в компанию пальцем.

— Только один раз такая хуйня прощается. Единственный. Вы свой один раз уже использовали на полную, и даже с перебором. Потом каждый в таком подвале окажется. Достаточно ясно изложил?

Все трое одинаково закивали головами, старший Тырбу опять перекрестился.

— Что еще сделать, начальник?

— Помолитесь. За рабу новопреставленную назовите, как хотите. За любую. На свой выбор. Все. Работать.

Вася в подвале стоял уже собранный, удерживая в одной руке квадратный кофр с камерой, во второй руке — продолговатый чехол со штативом. Егоров окинул взглядом пустой подвал с полосами подсохшей крови на полу в дальнем углу.

— Вася, ты извини, ситуация немножко поменялась. Форс–мажор, бля. Из-за этого старого пидора Костыля и его инвалидной команды. Я тебя отвезти не смогу. Останусь здесь. Мне помыться надо, куда я в таком виде? Прибраться по мелочам. Я бы тебе тачку вызвал, но сам понимаешь, — Егоров развел руками. — Нельзя. Сделаем проще. Тут до станции электрички десять минут ходу. Не заблудишься. Проедешь две остановки, платформа «Мясокомбинат», там на стоянке белый «гольф» стоит, вот от него ключи. Потом отдашь. Меня Каштылян заберет. . . .

Железо свое можешь тащить с собой, можешь здесь оставить. Ничего не пропадет, гарантирую.

Вася, поколебавшись, положил на пол чехол со штативом, прижав к груди сумку с камерой.

— Аванс за работу уже у тебя на карточке. Остальное — после монтажа. Не тяни с монтажом, клиент не поймет — почему работу задерживаем. Не подведи, ладно?

— В каком смысле не подвести? Утром будет все готово.

— Не в этом смысле. Сделай так, чтобы жестокость была чрезмерной. Как ты сам сказал. Чтобы этот пидор захлебнулся от счастья и подох в конвульсиях. Идем, я тебя проведу до дорожки

— Я не говорил «чрезмерной», я говорил «избыточной», — Вася замялся. — Егоров, мне за воротами конец. Там по лесу идти. Я не дойду сам. У меня куриная слепота, я в потемках не вижу нихуя. Ты извини, но я до твоего «гольфа» не доберусь. Фонарик здесь найдется? У меня есть тактический, под стволом «плетки», но в таком виде по лесу красться с пистолетом в руке Не дай бог кто-то увидит.

— Вась, ты чо? — Егоров подошел

к Васе, прихватил его за предплечье. — Какая слепота, инструктор? Понял, все. Нет вопросов. Фонарик я тебе дам, но здесь не надо светить. На «Мясокомбинате» можно. Идем. Я тебя до станции доставлю. Ладно, никто меня не увидит. Дальше свет будет.

— Не волнуйся. Вася, успеем, — сказал Егоров, поддерживая Васю под руку. — Еще двадцать минут до электрички. А потом еще одна будет, через час. Можешь так высоко ноги не поднимать, не зацепишься. Здесь ровная тропинка, поселок приличный.

Вася кивнул головой, но продолжал идти, излишне высоко задирая ноги, как делают не слепые, а недавно ослепшие, оказавшись в незнакомом месте и опасаясь споткнуться.

— Как же тебя угораздило, боец?

— Авитаминоз, — виновато сказал Вася. — И еще специфика работы. Свет на съемке ты сам видел. Глазам пользы мало.

— Ладно, не ссы, подлечишься, — бодро ответил Егоров. — Бабло есть, а если надо — еще достанем. Кстати, — спросил, желая сменить тему, — О работе. Как на тебя Хаши вышел?

— Свадьбу сына ему однажды снимал, — просто ответил Вася.

— О как? — удивился Егоров. — Бывает же. Свадьбу и все? И потом он тебя на такое нанял? А на тебя свадьбу как нашел? Там у них что, снимать больше некому было?

— Ну, думаю, справки навел. Ему не трудно. Моделей еще его снимал для каталога. Знаешь, для рассылки. Типа «май нейм из Ольга, айм севентин ерз олд, ай лайк классик, анал, груп « всякая такая хуйня с деревенским акцентом. Так Хаши проще, чем смотрины устраивать.

— Понятно, — сказал Егоров. — А вот тут осторожнее, корень через дорожку

— Ну, а потом посерьезнее работу предложил, но я уже в принципе догадывался, что это будет, жопой почуял, и отказался. Ну и переезжать не хотел. Может, зря. Надо было соглашаться. А ты с ним как?

— Я у него на трафике работал. Организация, обеспечение, безопасность. Без вербовки, фаловали пиздятину там люди поумнее меня, да и на рожу посимпатичнее.

— А чего ушел?

— Сейчас узнаешь. Кстати, и о твоей «избыточной жестокости». В курсе как он своих блядей дрессирует? Дело хлопотное, времени требует, а сучки должны работать чуть ли не с корабля на бал. Так вот, как ему очередную партию дырок подвозят, на второй день у них . . .

начинается: «это я не хочу, это я не буду, я вообще официанткой ехала работать». Вместо того чтобы им нудные побои устраивать, он их кучей спускает в бетонный подвал — с вытяжкой, кстати, и хорошей звукоизоляцией — выбирает которая похуже, выливает ей на голову три литра бензина и поджигает.

— Хуясе.

— Ага. Он это «быстрым загаром» называет. Потом ее за ногу к потолку подвешивает и оставляет эту компанию в подвале вместе отдыхать до утра под собственный вой. А утром приходит, и дружный коллектив безоговорочно согласен на все. В жопу — так в жопу, в жопу с песней — будут петь «в лесу родилась елочка», или любую песню на выбор клиента.

— Жестко. А если та живая еще?

— А они почти все живые получаются. Хаши сначала пару шлюх потерял, потом стал просто глушить их героином, чтобы сразу не отъезжали от болевого шока. Ну а дальше — ее дело. Висит-болтается, на «бля» начинается.

— Ясно.

— Потом, утром, если та еще сопит, палкой по голове и в печку. Время — деньги, вся эта хуета с дрессировкой устарела давно. Лучше одну из десятка списать на бой тары, зато остальные в тот же день готовы вставать на передковую вахту с усердием, а не мозги ебать неделю на халявных харчах. Двадцать клиентов в день, по сорок евро. Вот тебе и вся математика до копейки. Ну, у некоторых крыша едет, конечно. У каждого метода есть недостатки. Но там безотходное производство. Поехавшие крышей на другие цели идут, ничего у Хаши в хозяйстве не пропадает. Это те, что подешевле, естественно. Тех, которых ты снимал для каталога, по-другому обламывают. Там штучная работа.

Вася с пониманием покачал головой.

— Так ты поэтому от Хаши свалил? Ну, в смысле на контракт перешел?

— В частности. Не причина, но одна из. Если на Хаши работаешь, он все больше требует. Больше года или двух на него работать нельзя, иначе он тебя как мебель начинает воспринимать. Сначала он покупает у тебя услуги, потом пытается купить тебя самого. И вот тут надо рвать когти. Если ты не жадный дурак, конечно.

— Хаши злой. — Вася споткнулся, но тут же выровнялся. — Ты вот меня сейчас насторожил. Может, зря я ему отказал? А ты откуда в курсе всей этой хуйни с «быстрым загаром»?

— Снимал раз на видео. Хаши думал учебный фильм сделать для курсанток, чтобы сэкономить на усушке и утруске. Просто показывать им для понимания перспектив. Но потом понял, что так не действует. Блядь, я чуть нее оглох тогда в процессе от воплей. И от вони. Знаешь, как волосы смердят, когда горят?

— Ты? Снимал? — Вася по-настоящему удивился. — Так мы с тобой творческие коллеги?

— А чо, думаешь ты один тарантино? Ума много не надо кнопку на камере нажать. Конечно, не шедевр получился, но суть понятна даже безголовой курице из пырловки.

Вася задумался, некоторое время шел молча, нащупывая тропинку ногами.

— Так он для этого меня звал? Нет. Я на такое не подпишусь. Дело не в том, что а тут ебнуться головой можно. Столько я не выпью.

— На такое подписываться и не надо. — Егоров затянулся и стрельнул окурком в темноту между деревьев. — Я же говорю тебе — на видео это не работает. Страшно — да, девки плачут. Но никто не верит что это здесь, . . .

это рядом, это тебя лично касается. Надо целую ночь чуять, как подружка воет и как волосами палеными и мясом в подвале воняет. И вот тогда понимание к шлюхе навсегда приходит, и уже никуда от нее не девается. Нет, Вася, эту тему они закрыли. Никакого кино, только театр. Работа другая. Хаши шоу устраивает. Под заказ.

— В смысле?

— В прямом. Пезды у него не только по апартаментам работают. Вот, например, праздник у серьезных людей. Девки, которые получше, лижутся на виду почтенной публики, или на барной стойке в себя самотыки пихают. Есть и пожестче — файтинги гладиаторские. Или собачники. Тут надо, чтобы сотрудница старалась, а не безропотно терпела. Потому и «быстрый загар», для вразумления, во избежание длительного воспитательного процесса. Понимаешь теперь экономику Хаши?

— Понимаю.

— Клиентам самим снимать запрещено. Смотреть можно, снимать — нет. Мало ли что они там наснимают. Но деньги заплачены, и на память гостям снимает оператор от Хаши. Потом можно получить файл. Потому тебя он и звал, наверное?

Вася хмыкнул и покрутил головой.

— Ну, это другое дело. Можно разговаривать. А файтинги в каком смысле? В грязи валяются, или

— Сколько платят, Вася. Бывает и «или». Но, как правило, зеваки сами острого боятся. У него половина натовского офицерья обслуживается, например. На словах они все резкие, как понос, а на деле хотя и любители, бывает, встречаются. Тут не угадаешь.

— Тогда, слышишь, может, поговоришь с Хаши? Или он зло держит за тот отказ?

— Если я ему скажу, что у тебя выгоднее были варианты, он, конечно, поймет. Ты же тоже человек, у тебя свои бизнес-интересы, их надо учитывать и уважать. А Хаши не злой, ему похуй. Вообще. Ему не то, что понятие избыточной жестокости незнакомо, он даже не знает что такое жестокость. Он как дитя. Ему со шлюхи надо четыреста евро в день, и один день простоя пизды для него это

— Я понял. Ну ладно, а мы с тобой-то кто?

— А мы с тобой часть чужого производственного процесса, Вася, — вздохнул Егоров и остановился. — И больше не спрашивай меня об этом. Если хочешь, чтобы мы друзьями оставались. Вась, без обид. Если бы кто другой был — я бы просто молчал и смотрел, пока он к своему естественному концу придет. Как эти Тырбы к своему идут, весело и с песней. Каждому свое на роду написано. А ты я помню, как ты мне свой рожок последний отдал, и к Нариманову пополз, с тела его боеприпас снимать. Ты тогда уйти элементарно мог, ты же один из нас всех целый был. Да еще рожок. А ты от страха тогда зубами лязгал, трясся весь, но дополз до Нариманова и вернулся. Весь в пыли, крошке и наримановской кровище.

— Да ладно, — Вася надулся. — То я не вид страху трясся, товарыш капитан, а вид лютой ненавысти.

— Если я вижу что ты лишака даешь, — не принял шутки Егоров, — я раз тебе скажу, второй, а потом за ухо выведу тебя из дела. И пинка дам в дорогу. Чтобы ты живой остался, хотя бы. Иначе это будет, как ты сказал? Излишняя жестокость, да?

Вася вздохнул.

— Избыточная.

— Ладно, — сказал Егоров гораздо мягче. — Философ хуев. Идем, вон уже станция.

На станции было относительно светло, хотя и горел фонарь через фонарь. Приятели прошли по пустой . . .

платформе, касса, как ни странно еще работала, светя мерзкой лампой дневного света изнутри. Вася постучал в окошко, дождался сонной кассирши, сообщил: «до Мясокомбината» и начал рыться в кармане, выбирая деньги помельче. Кассирша явно не одобряла гражданской сознательности дурака, покупавшего поздним вечером билет, чтобы проехать всего две станции. Егоров созерцал расположенный рядом стенд «их разыскивает милиция», хорошо различимый в свете станционного фонаря.

— Что там вычитал? Новости есть?

Егоров без слов ткнул пальцем в листок. Вася вгляделся.

— Ага. Двенадцатого марта ушла из дома. Брючки-курточка. () А сегодня у нас какое? На хую уже прыгает ваша Алина, мои поздравления, дорогие разини. Может, у того же Хаши, кстати, и прыгает. Ну, хоть мир посмотрит девочка до самой Иордании, если повезет. Егоров, ты чего? — Вася удивленно посмотрел на напарника.

Егоров начал осторожно отдирать листовку от стены.

— Телефон у меня одноразовый, не фотографирует. Мало ли, спрошу Хаши. Может, еще и не прыгает. Может, еще найдется. Знаешь, маловата она еще на хую прыгать. Хотя, конечно, любители найдутся слышишь, не пялься на меня так, Вася. Сам же мне мозги сегодня проебал за эту жестокость. Или ты так, в уши мне поссать решил, для развлечения? Что-то хочешь сказать, а?

— Нет, Егоров.

— Точно?

— Да, Егоров.

Электричка залила платформу химическим светом прожектора. Дико свистнула и выдохнула, раскрывая двери.

— Доберешься, Вась?

— Да, Егоров.

Вася шагнул в вагон и помахал из тамбура рукой, прижимая к себе кофр с камерой. Егоров дождался, пока двери закроются, состав тронется, закурил на платформе, и зашагал обратно на дачу, комкая бумажный листок в кармане.

Отзывы и комментарии