Как история Резанова и Кончиты стала поэмой, рок-оперой и спектаклем? Часть 2

В 1970 году на свет появляется поэма Вознесенского «Авось!», а где-то в году 1976-м режиссеру театра Ленинского комсомола Марку Захарову приходит идея запечатлеть столь благодатный романтический сюжет в виде музыкального спектакля. По сути это была попытка развить и закрепить успех «Звезды и Смерти…». На роль композитора Захаров предложил Вознесенскому того же Рыбникова.

В результате поэма «Авось!» была практически заново переписана Вознесенским для либретто. История этого переписывания весьма показательна.

Во-первых, поэт добавил в либретто отрывки из других своих стихотворений — «Сага» (широко известная, как «Ты меня никогда не забудешь»), «Тоска» — и даже включил собственный перевод стихотворения Микеланджело («Создатель»). Кое-что дописывалось, кое-что убиралось, кое-что изменялось. Купюры и изменения особенно любопытны.

Не знаю, кто повлиял на Вознесенского, но либретто потеряло всю ироничность, свойственную поэме, и в результате стало излишне возвышенным и помпезным. Вознесенский прекрасно понимал, что взаимоотношения Резанова и Кончиты имели множество прозаических моментов. Немолодой уже мужчина стремится наладить торговые отношения с колонистами Калифорнии. Ему симпатизирует молоденькая испанка, дочь коменданта. Оба они понимали, что их брак имеет широкие перспективы.

Я не хочу унизить чувства Кончиты, но, судя по документам, Резанов был для нее человеком с большим будущим, его амбиции и воля действительно очаровали 16-летнюю девушку. Чувства же Резанова к Кончите были более прозаичны. В одном из писем в Россию он писал: «…любовь моя у вас в Невской под куском мрамора, а здесь — следствие энтузиазма и новая жертва Отечеству». Вот так-то. Со смертью Резанова для Кончиты рухнули и все надежды на будущее, поэтому ее уход в монастырь вполне логичен (а что еще оставалось делать обрученной и покинутой навеки католичке?). Вознесенский не скрывал того, что приукрасил правду, однако и приукрашивая поэт оставил достаточно места для иронии, периодически «приземляющей» патетику и придающей этой истории привкус реальности.

Вот лишь один пример. Обратите внимание на то, какие куски поэмы (жирный шрифт) были выброшены из либретто.

«Земли новые — табула раза. Расселю там новую расу — Третий Мир — без деньги и петли, ни республики, ни короны! Где земли золотое лоно, как по золоту пишут иконы, будут лики людей светлы.

Был мне сон, дурной и чудесный. (Видно, я переел синюх. ) Да, случась при Дворе, посодействуй — на американочке женюсь…

Отнесите родителям выкуп за жену: макси-шубу с опушкой из выхухоля, фасон «бабушка-инженю»…"

В либретто Резанов и Кончита окончательно превратились в «Ромео и Джульетту». В «Юноне и Авось» уже нет места улыбке (о которой, кстати, так хорошо говорил Мюнхгаузен из фильма Захарова), здесь царит лишь патетика и трагизм, что, по-моему, лишь обеднило текст, сделало его более «плоским».

На потребу интеллигентским вкусам того времени текст либретто наполнился религиозными мотивами. Это было действительно смело и ново, если забыть то, что из либретто резко исчезли все атеистические и «религиозно грубые» куски. Вот вам превосходный пример советской самоцензуры наоборот! Так, из песни моряков исчез довольно поэтически мощный куплет:

«Когда бессильна «Аве Мария», сквозь нас выдыхивает до звезд атеистическая Россия сверхъестественное «авось»!

Зато взамен был дописан новый, в котором, упоминая Андреевский флаг, поэт делал упор на российский (не советский!) патриотизм:

«Вместо флейты подымем флягу, Чтобы смелее жилось, Чтобы смелее жилось, Под Российским крестовым флагом И девизом «Авось»!

В результате «Юнона и Авось!» превратилась в настоящее воплощение чаяний интеллигенции 1970-х — начала 1980-х годов. Эти чаяния заключались в потребности восстановить утерянную историческую пространственно-временную связь в стране, где история расколота на время «до революции» и «после революции», а мировоззрение — на «религиозное» и «атеистическое». «Юнона и Авось» воплотила все это настолько искусно, что каждый советский человек мог найти здесь что-нибудь свое. Пассажи, «де юре» критикующие царскую Россию, при желании «де факто» могли быть с легкостью перенесены на Россию советскую.

«Родилось рано наше поколение, Чужда чужбина нам и скучен дом, Расформированное поколение, Мы в одиночку к истине бредем…»

И все уравновешивалось фразой:

«Российская империя — тюрьма, Но за границей тоже кутерьма».

Завершалось же всё гимном Любви, которая могла быть идеалом как для атеиста, так и для верующего.

«Двойственность» рок-оперы и определила ее дальнейшую историю. Советская идеологическая система оказалась в недоумении. Запрещать «Юнону и Авось» вроде бы не за что, но и продвигать в массы эту сомнительную вещь как-то… В общем, долго тянули с разрешением на театральную постановку. Опасаясь за судьбу произведения, Рыбников в срочном порядке делает в конце 1970-х запись рок-оперы.

Н. Караченцов, из интервью 2001 г. : «Алеша Рыбников испугался, что его детище останется неуслышанным. Он на свой страх и риск пригласил разных певцов и записал пластинку, драматургия которой даже отличалась от драматургии спектакля, потому что спектакль только намечался. Но уже некие основные музыкальные номера были написаны, и он присоединил их. И вот там Кончиту пела его дочь. Алеша устроил тогда „презентацию“, как сейчас бы назвали, в церкви, куда пригласил пол-епархии и их дипкорпус. …Вышел спектакль, мы его стали играть. Спектакль принят, уже как вроде существуем, ну и тут Алеше разрешили и пластиночку тиснуть… А люди подходят и спрашивают: „Почему там не Вы?“. Объяснить всю эту ситуацию каждому довольно сложно».

Как вы уже поняли, разрешение на спектакль все-таки было получено, и 9 июля 1981 года в «Ленкоме» состоялась его премьера. Эффект от постановки оказался даже более мощным, чем предполагали ее создатели. «Свинью в мешке», как обычно, подложили «западные благожелатели», с восторгом объявив рок-оперу «антисоветской»…

«New York Times», 11 июля 1981: «Мюзикл, сочетающий западный рок, страстные танцы, русские церковные песнопения, любовную русско-американскую историю создаёт впечатление, что, он сделан на заказ, чтобы блюстители советской культуры откликнулись на него: «Нет!».

«Time Magazine», 20 июля 1981: «Шум, пробивавшийся сквозь стены и перекрытия театра им. Ленинского комсомола, был достаточно громок, чтобы разбудить основателя Советского государства в его Кремлёвском мавзолее».

После такой «рекламы» у «Юноны и Авось» тотчас возникли дополнительные трудности. Спектакль долго не выпускали за рубеж, а выпуск пластинки вообще затянулся. За Рыбниковым долгое время не хотели признавать… авторских прав (ведь выход пластинки — это уже массовая известность). Тем не менее, как показала практика, с этим можно было бороться. Рыбников просто подал в суд на… Министерство культуры, и права на рок-оперу все-таки отсудил. Дальше — больше. В 1983 году выходит пластинка (впоследствии разошедшаяся 10-миллионным тиражом), а в ноябре того же года знаменитый Пьер Карден своим именем «продавил» гастроли «Юноны и Авось» в Париже.

Позже были и гастроли на Бродвее, и новая пластинка (точнее — компакт-диск) с записью уже ленкомовской версии рок-оперы. «Юнона и Авось» вошла в историю и до сих пор пользуется популярностью. Единственное, о чем стоит сожалеть, так это о том, что она осталась единственной созданной на «одной шестой части суши» УСПЕШНОЙ рок-оперой, что бы мы ни вкладывали в это смутное понятие.

А. Вознесенский: «Недавно Марк подошел ко мне: «Ты знаешь, в «Аллилуйя…» надо изменить «жители ХХ столетия». Я написал: «Дети XXI столетия». И вместо «К концу идет ХХ век…» — «Нам достался XXI век». Дальше можно петь: «Нам XXII достался век», «Нам достался XXIII век». Так что три века поэме обеспечены. Я думаю, что так и будет, потому что это подлинная любовь. Это все больше ценится. И вот это чувство безоглядности, как два человека противостоят системе: религиозной — ортодоксальной православной и католической. Каждый борется в одиночку, и я думаю, что это, к сожалению, надолго. Все остальное ерунда — политика, коррумпированность всех либералов, и правых, и левых».